Жизнь в этой служебной комнате давала известные преимущества и нам, и ВИМу. Мы стали чаще видеть папу, больше с ним общаться. А сотрудники ВИМа, нуждавшиеся в его консультации могли ее получить и после работы, зайдя запросто в нашу комнату.

В это время отец работал старшим научным сотрудником на полставки в лаборатории М.Л.Гусяцкого, с которым он в свое время ездил на Ростсельмаш к Гану. Теперь Гусяцкий уже тоже был профессором. Михаил Львович был мягким, добрым и приветливым человеком. Может быть, именно поэтому он считал , что инженер на производстве должен держать себя с известным апломбом для поддержания авторитета. Этим соображением он поделился со мной, когда я сам уже готовился стать молодым специалистом. Когда я высказал эту точку зрения отцу, он немного насмешливо фыркнул - его эта проблема не заботила никогда. Сколько я успел понаблюдать отца в общении с коллегами и с незнакомыми специалистами, достаточно было ему сказать неcколько слов, и все проникались уважением и интересом.

Приготовив обед, мама говорила: "Пойди к папе в лабораторию (она была через несколько комнат от нашей) и позови его к столу." Однажды, придя в лабораторию, я не застал там никого, кроме какого-то симпатичного молодого блондина. Я растерянно спросил его: "А где папа?" Блондин ласково мне улыбнулся и ответил: "Папа скоро придет." Его улыбка внушила мне доверие, и я сказал: "Скажите ему, пожалуйста, что обед готов." Блондин опять лаского улыбнулся и сказал: "Хорошо." Придя вскоре на обед, папа объяснил, что в лаборатории сидел его сын Коля Лучинский, проходящий сейчас практику в ВИМе от МИМЭСХа, где он учился, кажется, уже на третьем курсе. Коля ему оказывается сказал: "Здесь приходил хороший мальчик, спросил, где папа и пригласил папу к обеду." Так я в первый раз увидел Колю.

Старший, Володя, к этому времени закончил МИХМ и испытал неприятности, связанные с проблемой распределения. По распределению Володя получил накправление на химический комбинат в Чирчик. Для инвалида, который в институт-то ходил с трудом, это было совершенно невозможное, можно сказать, издевательское распределение. Володя отказался ехать в Чирчик. Тогда его вызвали на комиссию по распределению и пригрозили судом. Папа собрался ехать протестовать в МИХМ и в министерство высшего образования. Но Володя, кажется, умудрился отстоять себя сам. На комиссию он принес свои медицинские документы и спросил: "Может мне раздеться - только я попрошу дам выйти - и показать мою искривленную спину и ногу?" Горб был виден под пиджаком. Комисссия, наконец, прекратила свою демагогию, махнула рукой и подписала ему свободное распределение в связи с инвалидностью.

Через некоторое время Володя устроился преподавателем механики в заочный машиностороительный институт. Хоть он и шутил над отцом, а механику изучал прекрасно. Труды Фекля читал по-немецки в оригинале. Знал прекрасно и английский, и французский. В этом ему помогало постоянное прослушивание зарубежных передач по старому приемнику СИ-235. В результате, он знал языки лучше, чем отец, который провел детство за границей. Отцу по радио слышались в начале информационных передач парижского радио слова: "Пари бо пар". Когда папа удивился, что "за пари бо пар"? Володя долго хохотал, а потом сказал: "Эх, отец! А еще во Франции жил! Говорят: пари ву парль (говорит Париж) - только сильно грассируют".

А Коля в это время, помимо учебы в МИМЭСХе занимался почти профессионально футболом. Он был замечательный защитник и на ответственных матчах говорил своей команде: "Все марш в нападение, оставьте сзади меня одного с вратарем". И это блестяще срабатывало. В результате, его собирались взять в команду группы "Б" Спартака. Но, к сожалению, в какой-то из соперничающих команд нашлись грубые игроки, которые в ходе борьбы за мяч сломали ему руку. Коля угодил в больницу с переломом. Папа страшно переживал и метался. Он и раньше, а особенно в это время, повторял поговорку: "У отца было три сына - двое были умные, а третий футболист." Вскоре выяснилось, что в больницу к Коле ходит его любимая девушка. После больницы Коля вскоре сообщил родителям: "Я женюсь." Так он нашел счастье на всю свою жизнь. А футбол вскоре бросил. Здесь сыграли роль два обстоятельства: во-первых, подходили ответственные последние курсы в МИМЭСХе, а, во-вторых, он еще раз получил какую-то травму, хотя и более легкую.

Вскоре по распределению Коля уехал на два года механиком какой-то подмосковной МТС. А потом вернулся в Москву и стал сотрудником ВИМа. В ВИМе Коля постарался быть подальше от отца и ушел в лабораторию академика Желиговского Владислава Александровича. Это был тоже талантливый ученый. Папа очень ценил одну из первых его работ по теории ручных орудий. Папа говорил, что лучше этой работы он ничего не знает на данную тему. Но к моменту, когда к Желиговскому пришел Коля, Владислав Александрович, по мнению отца, занимался больше популяризацией и публикацией накопленных знаний, чем новыми исследованиями. Сильной стороной Владислава Александровича было его повышенное внимание к новым математическим подходам. Став его учеником, Коля часто упрекал папу за излишнее увлечение графо-аналитическими методами. А те методы, которые поддерживал Желиговский, может, и не давали столь ярких и наглядных практических результатов, но легче стыковались с совешенно новым тогда течением: внедрением вычислений на ЭВМ. Хотя ЭВМ тогда в сельхозмашиностроении еще не было, но Желиговский в этом оказался прозорлив.

В это время папа очень много уделял внимания работе с диссертантами и подготовке молодых специалистов. К сожалению, не все работы, которые он поддерживал получили достаточное признание в дальнейшем. Наиболее яркий случай - это поддержка папой какого-то грузинского диссертанта, который разработал энергетическую установку, позволяющую навоз скотных дворов быстро доводить до состояния удобрения, годного для вывоза на поля, и вырабатывающую одновременно электроэнергию за счет сжигания в газовой турбине выделяемого при этом горючего газа. Молодой грузинский ученый подобрал специальный вид бактерий, позволяющий естественный процесс, лежащий в основе работы установки, сильно ускорить. Выступая на Ученом совете, отец говорил о большом будущем для подобных установок, особенно, при соответствующей переработке сточных вод больших городов для получения удобрения и выработки электоэнергии. Кандидатскую диссертант успешно защитил, но дело дальше не пошло в то время. А 60 лет спустя в одном из последних номеров газеты "Аргументы и факты" я читаю о создании за рубежом подобных установок для выработки электроэнергии за счет использования сточных вод больших городов. Упомянуты и специальные бактерии. Словом все, что было 60 лет назад и почти в тех же выражениях.

Был и более замечательный, почти фантастический, случай, о котором расказывал отец, а кое-что я слышал сам от автора работы, когда он приходил к нам в гости. К отцу пришел бывший главный энергетик люберецкого завода сельхозмашиностроения В.Н.Масюков. Это было в 1954 году. Масюков принес отцу статью о закритических термодинамических процессах. В статье анализировались непонятные тогда результаты выдающегося американского физика-экспериментатора Бриджмена. На основе анализа этих результатов Масюков доказывал, что второе начало термодинамики является частным случаем и предлагал вместо энтропии функцию более общего вида, которая при условиях, наблюдаемых в большинстве теплотехнических установок становится приближенно равной энтропии. Отец сначала отнекивался, что он не теплотехник. Но он недаром отлично учился у профессора МГУ и СХА Мерцалова не только теории машин и механизмов,но и термодинамике. Вскоре он все вспомнил, все понял, сильно восхитился и обещал Маюкову всемерную поддержку. К сожалению, в силу разных причин: желание примазаться к чужому открытию, неуверенность в собственных знаниях, а, значит, боязнь поддержать революционную (а вдруг ошибочную?) работу неизвестного им человека, наконец, просто зависть, - не позволили двинуть эту работу в качестве выдающегося открытия нашей страны. Масюков продолжал развивать эту тему, построил в ВИМе экспериментальную энергетическую установку на базе своей теории, которая показывала необычайно высокий КПД, вопреки второму началу термодинамики. Отец опубликовал основные достижения Масюкова в "Трудах ВИМ" (тома 20 и 26), где отец был членом редколлегии. Разобрав работы Масюкова на семинарах в МГУ, академик Боголюбов рекомендовал одну из работ Масюкова к опубликованию в академическом "Журнале физической химии". Было опубликовано две работы в 1962 и в 1964 году. Известные теплотехники Вукалович и Гухман объявили Масюкова лжеученым. Академик Капица предложил послать труды Масюкова на отзыв за рубеж в Лондонское Королевское обшество и Дебаю (так говорил Масюков). Но и тут произошел раскол. Из Лондона, по словам Масюкова, пришел ответ положительный, а от Дебая отрицательный.

До самого выхода на пенсию В.Н.Масюков пытался добиться всесоюзной дискуссии по поднятым им вопросам, но так и не добился. Защитился он в результате совсем по другой теме, связанной с его работой главного энергетика Люберецкого завода сельхозмашин. Напоследок, хочется сказать, что В.Н.Масюков был вообще человеком богатым талантами. Отца он уверял. что чисто случайно не устроился оперным певцом в радиокомитет. Отец смеялся: "Хвастаете, Владимир Николаевич!" Тогда Масюков попросил местком ВИМа организовать его концерт оперных арий. Папа с мамой пошли на этот концерт и были поражены красивым мощным голосом Масюкова и мастерским исполнением арий. Больше всего он любил арию Алеко из оперы Рахманинова, воттолько глаза его становились безумными в этот момент.

В связи с Масюковым я единственный раз в жизни видел Володю Лучинского. Перед заседанием семинара к нам в комнату зашли папа, Коля, Масюков и горбатый кудрявый очень эдегантно одетый темноволосый молодой человек. Это и был Володя. На глазах у него были очки. Компания с огромным увлечением обсуждала отнюдь не работу Масюкова, а принесенные ими две китайские игрушки, обсуждала с позиций законов механики. Одна была в виде маленьких качелей с утиной мордочкой и заливаемой куда-то жидкостью. После заливки и, кажется, разогрева в руке игрушка внезапно начинала как-то раскачиваться. Другой игрушкой был китайский волчок. Он был сделан из голубой пластмассы, внизу была пустотелая сфера из этой пластмассы, а сверху сфера была чуть-чуть срезана и в центр круга от этого среза была закреплена небольшая пластмассовая палочка из той же голубой пластмассы. Когда Вы двумя пальцами запускали этот волчок палочкой вверх, он быстро крутился, постепенно наклоняя указанную голубую палочку к плоскости, на которой он был запущен (то есть он отнюдь не держал даже приблизительно вертикальное положение своей оси). В какой-то момент палочка цеплялась за плоскость, волчок поворачивался на 180 градусов и дальше какое-то время бегал на этой палочке, поддерживая направленную вверх свою сферическую часть. Продолжая обсуждать странное с точки зрения теории гироскопа поведение волчка, папа с сыновьями и Масюковым ушли на семинар.

Мне запомнилось общее впечатление о Володе. Говорил он очень уверенно и, вероятно, очень умно, так как ни разу ему в этой явно очень квалифицированной компании никто не возразил. Из изложенного видно, что я почти не знал старших братьев, хотя ими всегда интересовался и с удовольствием слушал папины рассказы о них. А мама, когда они стали взрослыми, всегда помогала папе покупать им подарки к дню рождения.

Хочу вернуться к описанию здания и территории ВИМа. Тогда в этом здании, существующем до сих пор, располагались два института: Всесоюзный институт механизации ВИМ (директор Алексей Иванович Буянов) и Всесюзный институт электрификации сельского хозяйства ВИЭСХ (директор Василий Федорович Воробьев). В лабораториях ВИЭСХа в том числе занимались проблемой электрострижки. В одном из помещений первого этажа часто стригли овец. Поэтому время от времени с первого этажа к нам в коридор второго доносилось жалобное блеяние. Говорили, что первую овцу плохо закрепили, и, когда оглушительно затрещала электростригальная машина, овца вырвалась и понеслась прочь. Научный сотрудник бежал за овцой несколько километров, пока не поймал ее. Тогда еще забора вокруг ВИМа не было.

Само здание напоминало букву Т. Длинная "ножка" буквы Т содержала лабораторные помещения, кабинеты начальства и конференцзал. Мы жили ближе к дальнему концу "ножки". В основном эта часть здания была двухэтажной, но ближе к "перекладине" буквы Т становилась трехэтажной. Именно на третьем этаже располагался конференцзал. Части "перекладины" буквы Т представляли собой правое и левое крыло здания. Заканчивались эти крылья машинными залами.

Левое крыло представляло собой машинный зал для машин-орудий. Перед этим залом на асфальтированной территории стояли образцы новейших машин, разработанных в ВИМе. Я ходил, смотрел на них, а иногда набирался нахальства и залезал на них. Особенно любил залезть на комбайн и покрутить руль. Иногда, когда приезжало какое-то начальство, пригоняли трактор, и машины совершали круг почета по этой заасфальтрованной площадке. Впрочем комбайны совершали круг почета самостоятельно. Это были первые советские самоходные комбайны. Была и еще одна самоходная машина: самоходная косилка талантливого изобретателя Волкова. Помню, что стояли там еще сеялки, картофелесажалки. разного рода плуги, бороны. Одно время стояла также зерноочистительная машина, предназначенная для механизированных токов. Машину спроектировали в лаборатории зерноочитки ВИМа. Отца она сильно интересовала. Его интересовали механические процессы, происходящие при очистке и сортировке зерна, и подходы с позиций математической статистики к обеспечению качественной зерноочистки. Не помню, написал ли отец на эту тему статью, но помню, что он прочел на эту тему несколько книг и журналов и в связи с этим смотрел работы из других областей техники, в частности, связанные с сортировкой гравия.

Мы часто ходили с отцом по машинному двору и отец рассказывал мне о выставленных там машинах. Вскоре после начала освоения целины от правительства последовало задание ученым ВИМа: разработать плуги для высокоскоростной вспашки. Отец написал письмо в правительство, что это сложная научно-техническая задача и так скоро ее не решить. Тем не менее какая-то группа специалистов ВИМа взялась за выполнение этого задания. Вскоре по чертежам этой группы на опытном заводе ВИМ изготовили новый плуг. Гуляя вместе со мной, отец походил вокруг этого плуга и с усмешкой изрек: "Подобрали развертывающуюся поверхность, но работы Бюшгенса явно не читали. Посмотрим, что выйдет из этой затеи". Насколько мне известно, на целине новый плуг показал плохие результаты (пашню калечил и требовал ненормально высокого расхода топлива). Словом прогноз отца оправдался. Кажется, отец говорил, что в дальнейшем задача высокоскоростной вспашки была решена, но другими людьми и совсем на другом уровне.

В конце другого крыла располагался машинный зал сельскохозяйственных тракторов. Однажды оттуда выехал на удивление окружающим паровой трактор. Он не имел. кажется, большого внедрения, но машина была в некотором смысле замечательная. При вполне приемлемой мощности у парового трактора был практически незаметный паровой котел. Топился он не то углем, не то торфом. Я спросил папу: "Зачем же нужно это дивное сооружение?" Я уже прочел в популярной литературе, что паровые машины имеют низкий КПД. Папа ответил мне, что паровые машины зато имеют замечательные тяговые характеристики. Паровая машина никогда не заглохнет от того, что слишком велико сопротивление ее движению, а бензиновый двигатель заглохнет.

Напротив зала машин-орудий располагался опытный завод ВИМа. На этом заводе изготавлялась большая часть машин-орудий. Трактора, двигатели к комбайнам и электродвигатели для машин ВИЭСХа были привозными.

Была еще одна существенная часть территории ВИМа. Это была территория ветросиловой лаборатории, которая располагалась за тракторным залом так, что мы видели ее всю из наших окон. На этой территории располагались разного рода ветряки. Для нас они все были новостью: И многолопастной круглый, и двухлопатной пропеллерный, какой был у папанинцев для выработки электроэнергии, и самое главное достижение ветросиловой лаборатории ВИМ, как объяснил мне папа, огромный трехлопастной ветряк, расположенный на высоченной ферменной мачте. Когда мы приехали, этот ветряк был только что построен. В отличие от тех ветряков, которые сейчас стоят во всей Германии его лопасти состояли из двух частей. На конце каждой лопасти была как бы вторая лопасть. Как мне объяснял отец, для большей эффективности ветряка надо, чтобы его лопасти меняли углы атаки, но для такой большущей лопасти (по длине сравнимой с крылом небольшого самолета) механизм поворота был бы недопустимо сложным и дорогим для сельского хозяйства. Лопасти этого большого ветряка лежали на территории машин-орудий, и отец мне объяснял, что здесь не меняется установочный угол атаки большой лопасти, а меняется угол атаки лопасти-наконечника, и за счет этого меняется "эффективный" угол атаки всей лопасти. Но и это делалось не непосредственно. Какая-то часть лопасти-наконечника выполнялась в виде узенького поворотного крылышка. Только эта часть и управлялась с помощью каких-то приводных элементов, проходящих через трубу, пропущенную через основную лопасть и лопасть-наконечник. Когда крылышко отклонялось, то для соблюдения аэродинамического равновесия отклонялась и лопасть-наконечник, меняя "эффективный" угол атаки основной лопасти.

Под Новый 1950 год среди густого снегопада в качестве подарка Министерству сельского хозяйства этот огромный трехлопастной ветряк был впервые запущен в свете прожекторов. Зрелище было эффектное и жутковатое во многих смыслах. В темноте - был поздний вечер, а я возвращался их школы с отличными отметками за вторую четверть - крутилась в свете прожектора эта махина. Но самое неожиданное, что это вращение сопровождалось жутковатым ревом. Так я впервые узнал, что проблемой больших ветряков является сильный прерывистый шум на низкой частоте.

Зимой пятидесятого у нас начались проблемы с электроплитками. Тогдашние электроплитки делались в основном с открытой спиралью. Однажды папа вечером пришел домой а плитки не работали. Папа решил срочно отремонтировать одну их них. При этом я с удивлением увидел, что руки у него довольно неумелые и нет никакого терпения. В результате, хотя он плитку как-то починил, но фактически он ее сломал. Нагревательный эдемент состоял из спирали и керамического диска. Не сумев понять, как плитка разбирается, он сломал этот керамический диск. В результате, хотя на плитке можно было как-то готовить, но с крайней осторожностью, чтобы части керамического диска вместе с раскаленной спиралью не провалились случайно внутрь корпуса плитки, вызывая целый фейерверк коротких замыканий. Мама пришла в ужас и на другой день с помощью вахтера нашла молодого электромонтера, который, выкроив свободную минуту, (далеко не сразу) объяснил маме. что ей надо купить в хозяйственной лавке, и потом отремонтировал плитку, как положено. При этом мама просила меня смотреть за действиями этого монтера, чтобы самому научиться. Монтер, кажется его звали Василий Петрович, был хороший человек и все мне подробно объяснял, что было не так трудно, так как я начитался популярных книг по электричеству. Впрочем и деньги с мамы взял не очень маленькие, что убедило маму в необходимости поручать плитки отныне мне. Больше мы никогда не просили папу заниматься электричеством. Плитки, розетки, лампы отныне я ремонтировал сам. И много еще чему научился от Василия Петровича, пока мы жили в комнате, выходящей в служебный коридор. Впрочем, надо сказать, что в некоторых случаях руки у папы работали на удивление четко. Иногда папа брился опасной бритвой и почти никогда не резался, ловко правя по мере необходимости свою опасную бритву на специальном кожаном ремне. Я уже упоминал, как ловко папа управлялся с рыбой и грибами. По-видимому, и с конем он управлялся хорошо. Да и в кузнице после короткого обучения он, как говорили, показал себя молодцом. Кроме того, он прекрасно чертил и все картинки к своим трудам, многие из которых требовали кропотливейшей работы (в туши, как требовали редакции), он выполнял всегда сам до последних лет жизни. А вот гвозди дома он забивать не умел.

Основным направлением новых теоретических работ отца в этот период была разработка графо-аналитических методов кинематических и динамических расчетов сложных механизмов, которых очень много в сельскохозяйственной технике. Как уже упоминалось, отец был любимым учеником Мерцалова и относился к нему с исключительным пиететом, но в этот период он посчитал, что трудов, Мерцалова ему мало, и начал скрупулезно изучать работы по механизмам гораздо более высокого математического уровня: работы Чебышева и Ассура. По прочтении этих трудов отец разработал свои оригинальные графо-аналитические методы для механизмов, ввел эти методы в свое преподавание и посчитал, что пора писать на эту тему книгу. Помимо необходимости готовить для такой книги очень много сложных иллюстраций, которые отец делал хорошо, но весьма долго, возникло еще одно препятствие. К тому времени в большинстве научно-технических изданий появились литературные редактора. Эти литературные редактора обычно не имели технического образования, а вот тон брали с авторами достаточно требовательный. Во-первых, отец считал, что во многих случаях они просто не понимают, какие выражения следует употреблять в техническом тексте, и начинали слепо требовать применения терминов, рекомендованных новейшими справочниками, которые могли быть неудачными настолько, что даже в преподавании почти не использовались (например, "круговая частота" вместо угловой скорости"). Отец же работал до войны в терминологической академической комиссии Чаплыгина и о качестве терминов мог судить гораздо лучше этих редакторов и авторов, используемых ими справочников. А, во-вторых, он считал их и филологически недостаточно авторитетными, а, главное, излишне самоуверенными. Однажды мама попросила отца почитать ей, забракованный редакторами текст. Отец фыркнул, но мама настаивала, и папа неохотно начал читать. Несколько раз мама предложила ему подробнее объяснить ей логику построенных им фраз и, не понимая технической сущности текста, тут же предложила несколько вариантов более лаконичного изложения отцовской мысли. Папа пришел в восторг и отныне все его тексты редактировались прежде всего мамой. Кстати сказать, и взаимоотношения с литераторами редакций стали после этого проще и дружелюбнее.

Через два года после нашего переезда в ВИМ нас переселили из служебного коридора в дальнюю часть второго этажа, отгороженную от лабораторий глухо запертой дверью, где располагалось еще шесть семей, в основном, семьи сотрудников тракторной лаборатории. Эта часть здания имела отдельный выход на улицу и отдельный от сотрудников туалет. В бывшую нашу комнату вернулась та лаборатория, которую два года назад выселили для улучшения жилищных условий семьи отца. Мы получили комнату примерно такого же размера, как и первая. Еще большую жилплощадь, примерно две таких комнаты, занимал тогдашний начальник тракторной лаборатории ВИМа Григорий Яковлеви Александров. Остальные семьи ютились в комнатках по 12-15 метров. Несмотря на такое различие положения, жили очень дружно. Хозяйки обменивались кулинарными рецептами, советовались по поводу детей, мужчины обсуждали технику и политику, а по праздникам все взрослые сходились к Григорию Яковлевичу Алексарндрову, который был очень хлебосольным хозяином.

Эта идиллия нарушилась после перевыборов партбюро. Вновь избранные партийцы решили изгнать Григория Яковлевича, обвинили его в использовании служебного грузовика в личных целях и в других хозяйственно-финансовых нарушениях. Решение партбюро было - исключить Г.Я.Александрова из партии и отдать под суд. Соседи разбились на две группы: одни боялись партбюро и перестали здороваться с Григорием Яковлевичем, а другие, к которым принадлежал и мой отец (хотя ему было проще, так как он всегда был беспартийным), выражали Григорию Яковлевичу доверие, сочувствие и поддержку. Впрочем, Григорий Яковлевич оказался далеко не беззащитным человеком. Он быстро собрал все документы, из которых следовало, что все хозяйственные услуги со стороны ВИМа он тщательно оплатил через кассу и, не дожидаясь, пока партбюро разовьет дальнейшую деятельность, заручившись уже предварительной поддержкой райкома партии, подал заявление в прокуратуру, обвинив партбюро в клевете. Узнав это, райком партии предложил партбюро все замять. Казалось бы, все пришло в равновесие, но моральный урон вынудил Григория Яковлевича бросить любимую тракторную лабораторию и перейти на преподавательскую работу. С отцом же он сохранил навсегда дружеские отношения.

За время нашей жизни в ВИМе произошло очень много событий в мире, в стране и в нашей семье. Образовалась Китайская Народная республика, откуда, в результате, к отцу однажды приехал за консультациями ученый по сельскому хозяйству, хорошо знавший языки, включая русский, имевший, кажется, американское образование и поразивший отца высоким уровнем. Они побеседовали и о механике, и о машинах, и о машиностроении, и об агротехнике, и об экономике. Отец отметил, что к нему такие сильные специалисты из социалистических стран еще не приезжали, хотя в Чехословакии были созданы, например, свеклоуборочные комбайны лучше советских.

Умер Сталин, и расстреляли Берию. В СССР создали атомную и водородную бомбу. Стали обо всем свободнее говорить. А к нам в ВИМ приехал вернувшийся из ссылки в Москву друг отца Борис Владимирович Майстрах, которому папа очень обрадовался. Ни до, ни после я не видел человека с такой блестящей военной выправкой. Кроме того, несмотря на пережитые страдания, Борис Владимирович излучал, как сказали бы теперь, какую-то радостную ауру и поневоле все счастливо улыбались. Может быть, это было связано с тем, что он приезжал к нам в гости вместе с любящей его немолодой женщиной, которая ждала его все годы ссылки. Она была в молодости спортсменка, очень хороша собой даже теперь, нежно заботилась о Борисе Владимировиче, и, как она нам рассказала, когда его вскоре не стало, похоронила его на свои средства и поставила на его могиле скульптуру кавалерийского коня, которых так любил Борис Владимирович. Кажется, в числе ее друзей был Ростропович. Помню, что звали ее Нина, отчество, кажется, Владимировна.

Моя сестра училась уже на биофаке в МГУ, а я поступил в 1955 году на судостроительный факультет Мосрыбвтуза, где заведовал кафедрой теории машин и механизмов мой отец. Летом мы по-прежнему отдыхали на дачах, чаще в поселке завода "Красный пролетарий" по Казанской ж/д дороге в районе станции Быково. Там не было такого шикарного леса, как в Комякино, но было много грибов, в которых меня папа научил тогда разбираться.

Одно лето мы отдыхали в Запорожье на острове Хортица, куда отец был командирован для чтения лекций сотрудникам филиала ВИЭСХа, который был организован после строительства Днепрогэса и был до войны прославлен в ряде детских книжек, как сказочное царство садов, огородов и ферм, где в помощь людям работают изумительные электрические механизмы. Они и стригут овец, и поливают огороды, и доят коров. В поездке на Хортицу я увидел, что не только на территории ВИМа работают огромные трехлопастные ветряки. Два ветряка я видел где-то в районе Курска и Харькова, а еще один ветряк работал на Хортице.

Летом пятьдесят четвертого года мы сняли дачу по Октябрьской дороге в районе Крюкова. У сестры в том районе была первая биологическая практика вблизи деревни Чашниково. Отец в это время, наконец, решил меня выучить плавать. Он дал мне первый главный урок: "Научись лежать в воде, опустив голову в воду. Если правильно расслабишься, тело твое само всплывет". А для обучению хоть какому-нибудь стилю плавания папа , считая, что сам он плавает неправильно, принес мне учебник по плаванию для красноармейцев. Именно по учебнику я научился подпорченному брассу (выдыхать в воду тогда я не научился), что сразу заметили в конце лета мои школьные товарищи.

Слишком усердно учась плавать, я застудил свои гланды и получил осложнение на почки. Почти весь десятый класс я пролежал в постели, но благополучно сдал экзамены и закончил школу с серебряной медалью. Благодаря серебряной медали, в Рыбвтуз я имел право поступить по результатам только собеседования. На первом курсе я продолжал сильно болеть и после первого семестра ушел в академический отпуск. Профессор-терапевт Алим Матвеевич Дамир сказал моим родителям, что я должен отдохнуть хорошо на юге и для укрепления здоровья заниматься какими-нибудь физическими упражнениями. Папа попросил опять командировку на Хортицу и решил, что он меня будет на Хортице учить грести.

На Хортице еще действовал филиал ВИЭСХа, но начали прорезаться националистические настроения. На пляже к отцу подошел солидный мужчина (как выяснилось потом главбух филиала) и начал отцу объяснять, что украинцам не нужны никакие консультации и помощь Москвы. Отец удивился и с тревогой передал этот разговор директору филиала, на что тот сердито хмыкнул: "Не обращайте внимания на чудачества нашего буха." Через несколько лет, однако,выяснилось, что напрасно директор так легко отмахивался от этих настроений. Институт перестал быть филиалом ВИЭСХа, стал украинским институтом, сильно снизил уровень работ, а даже украинцам, не придерживавшимся изоляционистских взглядов стало там жить тяжеловато (так говорили наши друзья и знакомые по Хортице).

На лодочной станции папа договорился, чтобы нам давали не прогулочную лодку-плоскодонку с жестко закрепленными в уключинах веслами, а спортивную лодку для "народной гребли", килеватую, валкую, но ходкую. Весла к ней были довольно длинные с широкими лопастями, свободно вращающиеся в уключинах. Отец меня начал учить каждый день сначала по полчаса, потом по часу, потом по два часа. Я быстро стер себе руки, и они начали кровоточить. Отец говорил: "Ты же мужчина - терпи! Заживут." Дней через десять руки на самом деле зажили, покрылись жесткими мозолями, стали сильными и умелыми.

"Ну", - сказал папа, - "А теперь поехали ловить рыбу!" Кто-то из добрых знакомых дал нам блесну. В первый день мы плавали два часа, блесна тянулась за нами, папа держал катушку с длинной леской, но клюнуло всего один раз. Папа почти вытащил довольно крупного судака, но в последний момент судак сорвался. Видевший это с берега старый рыбак сердито сказал: "Эх, старик! Какую же ты рыбу упустил. Надо обязательно подсачник иметь." Знакомые, давшие нам блесну, могли дать нам только подсачник без дна. Мама вздохнула и пришила снизу матерчатый мешочек. После прошедшего дождя, мы снова выехали на ловлю. За какой-нибудь час, благодаря хорошему клеву и подсачнику, папа поймал трех щук. С матерчатым мешочком окончательно вытаскивать было тяжело, но рыба все-таки ловилась, и мы, особенно папа, были счастливы. Последняя сложность состояла в том, что щука рыба кусачая, ее надо как-то обезжвижить, а мы не знали как, пока проплывавший мимо рыбак не сказал: "Да загните ей голову под 90 градусов - она и затихнет". По просьбе папы повар в местной столовой незабвенный Борис Савельевич нам приготовил этих щук. Ох, и вкусная была жареная щука собственного улова.

В 1957 году ВИМ наконец построил дом, первый дом для сотрудников. Так закончилась наша жизнь в лабораторном корпусе ВИМа.