Л.Д.Зимонт (1909-1986). Мемуары. Гл.19. Прощай, Таганрог.

Опубликовано на сайте 02.02.2007.
Перепечатка запрещена.
Подготовлено к печати Е.Л.Лучинской (Зимонт).

Уже после моего переезда в Ростов Викторовы приобрели в Таганроге дом с садом на Михайловской улице около так называемого Банного спуска и переехали туда. Дом был маленький: три окошка с зелеными ставнями на улицу. Во дворе был еще один домик- беседка, который использовался летом как столовая, большой каретный сарай и хатка-мазанка с двумя крохотными комнатушками, в которых жили мы с тетей Ниной, Игорем и Женей как на даче летом 1921 и 1922 годов. За домом был большой (вероятно, около 20 соток) сад, заканчивавшийся высоким крутым обрывом с узкой полоской пляжа внизу. Вся "морская" сторона Михайловской улицы была застроена примерно такими же домиками с садами, доходившими до моря. В саду росли вишни, черешни, жердели, абрикосы, яблони и груши. Особенно замечательными были три груши дюшес (в переводе с французского - герцогиня), которые, как говорили, в урожайный год давали по 30 пудов (500 кг!) сочных плодов каждая. За точность цифр не ручаюсь, но ели мы все эти груши в неограниченном количестве. Однажды, вскоре после моего приезда из Ростова в 1921 году, тетя Оля сказала, что сегодня после работы она принесет щенка. Новость была встречена восторженно.

Много лет тому назад мне захотелось попробовать написать очерк по воспоминаниям моего детства. Написал - и не понравилось. Все эти долгие годы он пролежал забытый в какой-то папке. В отличие от моих теперешних записок, я в нем довольно вольно обращался с фактическим материалом. События разных дней совершенно произвольно собраны в одно место. Кое-что, может быть, даже немного грешит против истины - теперь мне уже трудно во всем этом разобраться. Но в нем есть одно достоинство: он, как мне кажется, довольно точно рассказывает о нашей жизни, интересах, играх и заботах в то далекое от сегодняшнего дня лето. Позволю привести его здесь полностью в том виде, в каком он был тогда написан (назывался очерк "Топсик").

До чего же длинным показался нам этот день! Обычные игры не клеились. Даже предложение тети Нины идти на море купаться было встречено с удивительным равнодушием. Однако купаться все, конечно, пошли. После купания мы долго бесцельно слонялись по единственной настоящей аллее нашего сада, мечтая о щенке. Аллея упиралась в узорчатый тесовый забор, выкрашенный в бледно-голубой цвет. За забором был высокий крутой обрыв, а дальше желтовато-зеленая равнина моря, на которой кое-где четко вырисовывались черные и темно-коричневые треугольники парусов рыбачьих баркасов. Но сегодня это не интересовало. Равнодушно посмотрели мы на большой пассажирский пароход, идущий километрах в полутора от берега.

- "Феодосия", - уверенно сказал я, невольно любуясь красивыми линиями судна.

Я был самым старшим и пользовался непререкаемым авторитетом.

- В Мариуполь идет.

- А как ты узнал, что в Мариуполь? - спросил Алеша.

- Вот чудак человек! - в эту минуту я с особой силой чувствовал свое превосходство над двоюродными братьями. - Ведь если бы он шел в Ейск, то правил бы в открытое море и был бы гораздо дальше от берега. Понял?

- Понял, - ответил Алеша.

Мы помолчали.

- А может он в Керчь идет? - нарушил молчание Игорь.

- Все равно сперва будет Мариуполь.

- А может он в Мариуполь не будет заходить? - отстаивал свою позицию Игорь.

- Так не бывает. - Твердо стоял я на своем.

- Нет бывает.

- А вот бывает. Откуда ты знаешь, что не бывает?

- Мне Василий Иванович сказал! - выпалил я неожиданно для себя самого.

В действительности, Василий Иванович мне ничего же говорил, но надо было спасать свой авторитет, который вот-вот мог пошатнуться. Василий Иванович Зворонно был нашим старым знакомым (мы жили на Петровской в одном доме). Он много лет заведовал местным агенством Азово-Черноморского пароходства и против его свидетельства никто ничего не мог возразить.

После этого мы организовали игру в пароход. Пароходом была маленькая боковая аллейка длиной метров в десять. Одним концом она упиралась в центральную аллею, а другим - в забор соседнего сада. Посредине аллейки была устроена небольшая круглая клумба, и аллейка, раздваиваясь, обходила ее с двух сторон. Цветов на клумбе не было, и она добросовестно выполняла обязанности капитанского мостика. Аллейка была палубой, а два ряда обрамляющих ее разноцветных тюльпанов при самом небольшом воображении могли прекрасно сойти за поручни. Капитаном был, конечно, я. Сколько чудесных плаваний совершили мы на этом "корабле"! Все моря и океаны мира были подвластны нам. Мы открывали новые острова и сражались с коварными дикарями, освобождая несчастных, но ужасно благородных белых пленников. Мы захватывали быстроходные шхуны работорговцев и выпускали на свободу тоже несчастных и благородных негров, а их белых хозяев, отпетых негодяев, вешали на реях своего корабля.

Но на этот раз все было неинтересно. Матросы, Алеша и Игорь, лениво выполняли команды капитана, а четырехлетний юнга Дима проявил явное неповиновение, заявив, что он больше не будет играть, а пойдет встречать маму. Вместо того, чтобы казнить непокорного юнгу единодушным презрением, мы все прекратили игру и, выйдя на заросшую травой Михайловскую улицу, уселись на крылечке нашего чисто выбеленного домика, весело смотрящего на редких прохожих своими тремя маленькими окошками. Была весна. В теплом воздухе стоял сладковатый запах цветущей белой акации. В траве бойко трещали кузнечики. Разноцветные бабочки перепархивали с цветка на цветок. Высоко в ярко-синем небе величественно парил ястреб, высматривая добычу, а на соседнем дворе задорно кукарекал петух и хлопотливо кудахтали куры.

- Мама! - Алеша сразу сорвался с места и, прыгая как дикий козел, помчался вдоль улицы. Повременив несколько секунд, за ним степенно побежал Игорь. Сзади, немного косолапя, семенил Дима. Мне тоже хотелось броситься навстречу тете Оле. Но положение обязывает: я самый старший и не могу, во всяком случае не должен, изображать из себя дикого индейца, исполняющего воинственный танец перед выходом на тропу войны. В руках у тети Оли была плетеная так называемая базарная корзинка с двумя ручками, а в ней что-то лежало, завернутое в чистую белую тряпку.

- Мамочка, принесла?! - вопил Алеша, несясь по улице.

- Прежде всего успокойтесь и идите домой, - голос тети Оли был строгим, но все мы видели, что глаза ее смеются. - На улице ничего не получите.

Во дворе из корзинки был извлечен маленький белый с редкими бледно-желтыми пятнами щенок. Щенок оказался очень общительным. Он приветливо вертел тоненьким хвостиком и с любопытством осматривал нас черными бусинками глаз. Скука исчезла. Наскоро пообедав, что нас заставили сделать, несмотря на настойчивые уверения, что мы совсем не хотим есть, мы весь остаток дня посвятили щенку. Дел было очень много. Надо было устроить ему жилье, напоить, накормить, придумать имя, показать ему сад, объяснить, что цыплят обижать нельзя, и многое другое. Назвали его по моему предложению Топсиком. Топсик оказался очень симпатичным и ласковым животным, что, впрочем, не мешало ему неплохо исполнять обязанности сторожа. Он был неизменным участником всех наших игр и после того, как превратился в довольно крупного лохматого пса.

В 1923 году Викторовы вернулись в Петроград (Ленинградом он стал, называться в 1924 г). Везти туда с собой собаку было, конечно, невозможно. С большим сожалением его отдали соседям. Топсик долго тосковал, часто убегал на старое пепелище, где жили новые незнакомые люди - знаменитый дрессировщик Анатолий Дуров (брат Владимира Дурова) и его семья. Потом начал успокаиваться и привыкать к новым хозяевам. Возможно, что все кончилось бы благополучно, и Топсик, окончательно привыкнув к своему новому положению, благополучно дожил бы до своей собачей старости, но случилось так, что на следующий год тетя Оля приехала по каким-то делам в Таганрог и зашла навестить Топсика. Встреча была бурной. Он ни на шаг не отходил от старой хозяйки, лизал ей руки, смотрел на нее счастливыми влюбленными глазами, требовал ласки. Когда она ушла, Топсик этого не перенес. Через несколько недель в полученном из Таганрога письме сообщалось, что после отъезда тети Оли Топсик не находил себе места, перестал есть, проявлял ко всему полное равнодушие, а в одно печальное утро его нашли во дворе мертвым.

Я прожил на таганрогской даче два лета. Любил проводить время в саду, смотреть на море, на проходящие вдали пароходы и парусники (тогда их было еще много), на рыбачьи баркасы. Вечером вдоль берега слева направо летели чайки, вероятно, на ночлег. И вот однажды на соседнем участке я увидел трех человек с ружьем. Летит чайка - выстрел - и подстреленная птица падает на песок пляжа или в воду. Зачем? Что за бессмыслица? Я негодовал. На душе было противно, тоскливо и ужасно жалко эти бессильно падающие белые комочки, которые только что были живыми красивыми птицами. Непонятное зверство... Впрочем, не надо обижать зверей. Они очень редко убивают просто так, из любви к убийству.

В 1976 году мне удалось заехать на полдня в Таганрог. Ужасно жалею, что не задержался там хотя бы еще на один день. Утром 27 октября мы с женой, устроившись в носовом салоне "Метеора", отправились в путь. Было холодно. Носовой салон, вероятно для экономии, не топили, но зато открывался прекрасный вид. От Ростова до Таганрога водным путем 90 километров - полтора часа чистого хода. До появления судов на подводных крыльях на эту поездку надо было затратить 4-5 часов. Знакомая донская дельта (по местному – гирлы). Десятки рукавов, протоков, ериков, заливов. На низких островах станицы и хутора. Веселенькие домики, окрашенные чаще всего в синий цвет, начинаются от самого берега. Много лодок. Часто встречаются моторные с маленькой каюткой на носу. Зато совсем не видно темно-коричневых треугольных парусов, которые буквально ежеминутно встречались здесь (как и в Азовском море) еще 40 -50 лет тому назад.

А как это было красиво, особенно вечером, при заходящем солнце. Зеркальная гладь моря - и на фоне чистого, местами голубого, местами розового неба, десятки темно-коричневых, а то и совсем черных парусов. Свежий морской воздух, тишина, чайки, вдали у самого горизонта пароходный дымок. И вдруг среди этих черных парусов мелькнет белоснежный парус изящной яхты... Красота неописуемая!

По дороге заходили в город Азов и хутор Донской, где приняли довольно много пассажиров. И вот, наконец, море! День пасмурный и видимость не особенно хорошая. Довольно сильный ветер. Короткие крутые волны с белыми гребешками то и дело налетают на левую скулу нашего судна, осыпая его тучами брызг. Немного покачивает.

Таганрог показался минут через десять после выхода из устья Дона. Вид города с моря несравненно хуже, чем раньше. Исчезли златоглавые колокольни и купола церквей. Нет маяка на Воронцовском бульваре (теперь он называется Приморским). А вот порт почти не изменился: те же молы и волнолом и там же, с внешней стороны правого (с моря) мола пассажирские причалы. Только исчезли пирсы РОПИТа и Азово-Черноморского пароходства. Яхт-клуб - новый, но на старом месте. и перед ним целая флотилия белокрылых яхт. От макаронной фабрики Машетти ничего не осталось. На ее месте два небольших корпуса санаторного типа.

Идем в город. Медленно поднимаемся по такому знакомому бывшему Воронцовскому спуску. И вот Греческая улица (хорошо помню, как её переименовывали в улицу Третьего интернационала и вешали новые таблички). Те же маленькие уютные особнячки моего детства, только все стало поменьше, поуже и пониже. Сворачиваем из улицы в улицу: бывший Дворцовый переулок, Малогреческая, Петровская (ул.Ленина). Все, за очень редким исключением, как полвека назад. Только все это покосилось, обветшало, облезло! А в груди какое-то щемящее чувство, и, что уж тут скрывать, на глазах слезы.

Не изменились и дома, в которых я жил: Петровская 6 и 26 (только номера теперь другие). Не изменились дома Глебовых и Амосовых на б.Греческой улице. Мало изменился особняк Камбуровых, и совсем не изменился дом, в котором размещалась ставка Деникина, только исчезла Греческая церковь, которая находилась между ними, а на ее месте появился невзрачный трех- или четырехэтажный дом. Немного испортили дворец - там теперь больница или санаторий для каких-то детей. Дворцовый сад, где помешалась наша детская площадка, застроен современными жилыми домами, но в остальном, прилегающая местность не изменилась.

Целый день я, как зачарованный, ходил по Таганрогу. Что ни улица, то воспоминание, и не одно, а целый рой воспоминаний. Банный спуск сильно зарос. Домик Викторовых на Михайловской улице обветшал, а во дворе построили новый пятикомнатный кирпичный дом. Сад погиб. Это место теперь частично занято огородом, парниками и довольно большой теплицей. Остальная часть участка со стороны моря отрезана и превратилась в пустырь, заросший бурьяном. Вообще, садов на Михайловской улице теперь нет. А какие были прекрасные сады!

Музея Анатолия Дурова, который был здесь организован после его смерти, тоже не существует. Никто им не занимался. Дом наследники продали, мы побеседовали с новыми хозяевами и отдохнули у них после трудного дня – ходили-то ведь все время пешком. Под конец заглянули в городской сад. На первый взгляд он мало изменился. Правда, мы побывали только в самом его начале - на большее сил уже не было. Остался он таким же красивым тенистым обширным, с прекрасными уютными уголками.

В Ростов возвращались поездом. Прощай Таганрог! Удастся ли еще раз с тобой встретиться?