Л.Д.Зимонт (1909-1986). Мемуары. Гл.18. "Служитель культа".

Опубликовано на сайте 1.02.2007.
Перепечатка запрещена.
Подготовлено к печати Е.Л.Лучинской (Зимонт).

Теперь я хочу подробнее рассказать о моем увлечении церковью, о котором я упоминал раньше. Если не считать нескольких посещений церкви с няней и нашей калужской кухаркой, которые, кстати сказать, большого впечатления на меня не произвели, никто никогда в церковь меня не водил и серьезно о религии со мной не говорил. Осенью 1919 года я несколько раз сам заходил в Старый собор (он был в пяти минутах ходьбы от нашего дома). Там я один раз видел очень торжественную службу с митрополитом Антонием. Как я потом узнал, через несколько дней после этого митрополит благополучно переплыл Черное море и кончил свои дни в эмиграции.

Левую сторону собора занимали построенные рядами казаки Атаманского полка. У всех на левых согнутых под углом 90 градусов руках синие фуражки без козырьков тульей вверх (у офицеров такие же фуражки, но с козырьками). Митрополит, благообразный старик с окладистой совершенно седой бородой, стоял на возвышении под куполом. Вокруг него священнодействовали не менее десятка священников и дьяконов. Служба была очень сложной, торжественной и красочной. Под ярким светом искрились золотые и серебряные облачения духовенства, сверкали драгоценные камни,на митре и панагии митрополита, и золото икон. Проникновенно пел прекрасный соборный хор. .Ласково смотрели на молящихся темные лики святых с великолепного иконостаса. Пахло плавящимся воском и ладаном. В душе поднималось что-то теплое, дурманящее голову и щемящее сердце.

Много лет спустя, отец рассказывал мне о посещении им Миланского собора во время торжественной мессы по поводу какого-то большого католического праздника.

- Это было потрясающе, - говорил отец. - Орган, два изумительных хора, безупречная дикция священнослужителей, сменяющих друг друга перед алтарем и на каких-то балкончиках и возвышениях. Вся служба воспринималась, как бесконечное, медленное, но неуклонное и неотвратимое крещендо. И вот, когда все достигло апогея, когда тысячами могучих труб ревел орган, сливаясь с ангельскими голосами и вторящими им басами хоров, в какой-то нише над алтарем появился кардинал в красной мантии, благословляющий народ. Тысячи молящихся в безумном экстазе вскочили со своих мест и бросились на колени. Слышались рыдания, стоны, какие-то возгласы. Кардинал исчез. Темп музыки замедлился и перешел в диминуэндо, постепенно замирая и снимая напряжение.

- Ты знаешь, - добавил отец, - Я никогда не верил в бога, даже тогда, когда в гимназические годы не без увлечения пел в церковном хоре, но тогда в Миланском соборе я был искренне верующим человеком.

Такова сила искусства.

Весной 1920 года в нашей большой семье появился новый человек – Женя, брат Игоря. Я внезапно решительно заявил, что буду крестным отцом. Никто не возражал. Крестной матерью единогласно "утвердили" тетю Олю. Крестили дома. В гостиной появилась купель. Пришел пожилой добродушный соборный священник отец Емельян с худощавым, немного желчным дьяконом. Мы ходили вокруг купели, дули и плевали через левое плечо, вероятно, для того, чтобы защитить новорожденного от духов зла. К сожалению, это не помогло. Духи зла не дремали. В конце 1941 года под Ленинградом фашистская пуля оборвала его жизнь. Он был тогда студентом Ленинградского авиационного института.

После крестин на столе появилась обильная закуска и графинчики с разными напитками. Пили за новорожденного, за его родителей, за крестных, дирижировал застольем дядя Петя. На такие дела он был великим мастером. В вопросах выпивки духовные особы не отставали от светских, особенно, отец дьякон ("Иже его и монаси приемлют"). Впрочем, все знали меру, и перегрузившихся не было. О каждом можно было сказать словами Беранже: "Не то, чтоб очень пьян, но весел бесконечно." Я тоже пил какую-то фруктовую воду, чувствовал себя совсем взрослым (крестный отец все-таки, черт возьми) и добросовестно закусывал: аппетит у меня всегда был хороший.

Вскоре после этого события я пошел в собор к отцу Емельяну и заявил, что хочу прислуживать при богослужении. Просьба была уважена, и, надев настоящий, как у отца дьякона, стихарь, только без ораря, и, вооружившись кадилом, я стал исполнять не очень сложные обязанности церковного прислужника. В собор я приходил по несколько раз в неделю и, как правило (хотя и не без исключений), в субботу вечером и к утренней обедне.

В гостиной под иконой (ее повесили, когда крестили Женю) я устроил из маленького столика подобие аналоя, накрыл его какой-то золотистой, похожей на парчу, скатеркой и положил на него евангелие в синем переплете с тисненым золотым крестом. Домашние надо мной немного добродушно посмеивались, но ничему не мешали.

Кроме отца Емельяна, я прислуживал иногда и двум другим священникам: молодому очень веселому чернобородому соборному протоиерею отцу Александру и всегда всем недовольному, вечно брюзжащему, худосочному и лысому отцу Ивану. С отцом Александром служил соборный протодьякон. Это был мужчина огромного роста с непокорной гривой черных волос на голове и такой же широкой окладистой бородой. Голос у него был великолепный. Его мощные "Вонмем" или "Господи помилуй" заполняли все огромное пространство собора и заглушали звонкий баритон отца Александра. Жаль, что он не родился лет на тридцать позже. Не миновать бы ему консерватории и оперной сцены. У отца Ивана дьякон был молодой и застенчивый. Он перед этим переболел сыпным тифом и по этому поводу ходил с наголо выбритой головой, что было совершенно необычно для духовной особы.

Пришлось мне раза три прислуживать и нашему архиерею Арсению. Он приходил пешком задолго до начала службы (лошадей у него Советская власть, как видно, отобрала) и любил посидеть на скамеечке в церковной ограде. Тут я с ним несколько раз беседовал на разные темы: об учебе, о качестве деревянных сандалий, широко тогда распространенных, и о многом другом. Вопросов религии мы почему-то никогда не касались. Потом "мы служили". Я все время находился у его левой руки. Принимал и подавал блестящий посох и чувствовал на себе взгляды сотен молящихся. Маму я всегда помнил. По моей просьбе отец Емельян отслужил панихиду по усопшей рабе божьей Елене. Я стоял перед амвоном в боковом приделе, а отец Емельян, читая какие-то тексты из евангелия, положил мне его на голову. На пасху я помогал отцу Емельяну служить панихиды на кладбище.

Летом отец забрал меня в Ростов. Там я первым делом пошел в новый собор (теперь его нет, а на его месте памятник донскому казачеству) и предложил свои услуги. Священник, с которым я разговаривал, мне не понравился. Собор тоже. Был он внутри каким-то очень пустым и неуютным. Короче говоря, больше я туда не ходил. А еще через полгода под влиянием новых знакомых отца и, вообще, всей окружающей среды, объявил себя атеистом. Но в стан воинствующих безбожников я не попал и никогда не одобрял глумления над религией и огульного преследования верующих и служителей культа. На эту позицию я встал, когда мне едва исполнилось одиннадцать лет, и своих взглядов на этот вопрос не изменил до сих пор.