Л.Д.Зимонт (1909-1986). Мемуары. Гл.17. Новая власть.

Опубликовано на сайте 1.02.2007.
Перепечатка запрещена.
Подготовлено к печати Е.Л.Лучинской (Зимонт).

Красноармейцы мне понравились. Народ это был, в большинстве, веселый, общительный. Командиры, как правило, держались просто, не задирая носов. В бывших казармах Атаманского полка гораздо чаще стали раздаваться звуки гармошки и балалайки. По вечерам бывали и пляски. И тут передо мной неожиданно встал вопрос: из-за чего дерутся красные и белые? Конечно, у белых много плохого (кое-что я сам видел, а о многом слышал), да ведь, наверное, и у красных не все в порядке (об этом тоже много приходилось слышать). И я начал думать, как их примирить. Мое стремление было чистым и бескорыстным. Я не хотел войны - хотел мира, добра и счастья для всех людей. Ради этого должны были пойти на уступки обе стороны. И я уже представлял себе умиротворенное русское воинство в буденовках с красными звездами или в папахах с великолепными алыми лентами, но с погонами на плечах и с красными расшитыми золотом знаменами, украшенными трехцветными лентами и изображениями звезд и двуглавых орлов. Все решалось гениально просто! И совершенно незачем воевать.

Но в жизни далеко не все было просто. Через некоторое время после прихода красных поздно вечером (я уже лежал в постели) в квартире появился худощавый, стройный человек в длинной кавалерийской шинели и маленькой черной "кубанке". Его сопровождали два красноармейца с винтовками. Предъявив мандат на обыск, он начал рыться в книжном шкафу. Затем перешел к бабушкиному буфету и комоду. Дядя Петя и дядя Лева несколько раз спрашивали, что он ищет. Сперва он не отвечал. Потом, уж не знаю на какой по счету вопрос, он резко повернулся и сказал:

- Вы ведь не скажете, есть ли у вас оружие?

- Почему не скажем, - спокойно ответил дядя Петя и вынес из соседней комнаты небольшой браунинг и горсть патронов. - Только знаете,-добавил он, - нам хотелось бы его сохранить, если можно, уж больно время неспокойное.

- Вряд ли из этого что-нибудь получится, - уже совсем другим тоном, чем прежде, сказал ночной гость,- зайдите, на всякий случай, завтра в ЧК. Моя фамилия Никольский.

На следующий день дядя Петя ходил в ЧК. В возвращении пистолета отказали. Прощаясь, тов. Никольский сказал:

- Времена сложные. Если будет в чем нужда, заходите не стесняйтесь.

И нужда возникла, буквально, через несколько дней. В морозное солнечное утро (мы только что сели завтракать) на парадном раздался нетерпеливый звонок. Через минуту в квартиру, не снимая шапки, вошел молодой человек в белом нагольном полушубке с болтающимся на боку маузером в деревянной кобуре. Ни с кем не разговаривая и не удостаивая никого взглядом, он быстро прошел по комнатам, потом сел к столу и начал торопливо что-то писать на вырванном из блокнота листке бумаги. Оставив листок на столе, он решительно направился к выходу, небрежно бросив через плечо:

- Чтобы к утру квартира была освобождена. Здесь разместится штаб 2-ой стрелковой бригады.

- То есть, как это штаб? А мы куда? У нас маленькие дети.

- Это меня не касается. Выполняйте распоряжение.

На клочке бумаги было предписание об освобождении квартиры в 24 часа, подписанное командиром 2-ой стрелковой бригады.

Дядя Лева бросился к Никольскому. Тот прочитал записку и, вернув ее, обещал все уладить. На следующий день командир бригады явился снова. Он сквозь зубы, но вежливо, со всеми поздоровался и попросил вернуть ему записку. Дядя Лева сказал, что по некоторым соображениям хотел бы оставить ее у себя. Тогда молодой человек в полушубке (шапку он на этот раз снял) миролюбиво сказал:

- Тогда разрешите мне вырвать мою подпись.

На этом и порешили. Он аккуратно вырвал свою подпись и засеменил к двери. На бравого командира 2-ой стрелковой он похож не был, хотя маузер в деревянной кобуре так же грозно болтался на его боку. Какие мысли приходили мне в голову тогда, я не помню. А сейчас я думаю, что не все в то время могли (и осмеливались) пойти в ЧК, и что не во всех ЧК были "Никольские".

После установления Советской власти дядя Петя, чуть ли не на следующий день, появился в синих галифе, таком же френче с двумя большими карманами на груди и хромовых сапогах. Когда через год с небольшим я приехал из Ростова на лето в Таганрог, он был преподавателем литературы и русского языка в кавалерийском училище и ходил теперь уже в красных галифе и такой же фуражке с красноармейской звездой, а на левом рукаве гимнастерки красовалась эмблема кавалерии: лошадиная морда в подкове.

Одним из первых мероприятий новой власти было переименование улиц. Петровская превратилась в улицу Ленина, параллельная ей Николаевская - в ул. Троцкого, Греческая - в ул. Третьего Интернационала. Памятник Петру Великому (великолепная работа Антокольского) некоторое время продолжал красоваться на улице Ленина возле городского сада. Потом его забили досками и, наконец, совсем сняли. Теперь он восстановлен на бывшем Воронцовском бульваре над морем, и надо сказать, что это место гораздо лучше старого. Памятник Александру I на Варвациевской площади у Греческого мужского монастыря (в Таганроге жило очень много греков) стоял с мешками надетыми на голову и простертую руку. Мешки, как говорили, чуть не каждую ночь исчезали. В конце концов, это властям, вероятно, надоело, и памятник был снят.

Хорошо помню, когда меня, одиннадцатилетнего мальчика, первый раз назвали товарищем. В то время в моде были стеки. Стек – это тонкая, толщиной не более пальца, короткая тросточка с кожаной петлей на конце, заменявшая хлыст при верховой езде. На лошади я, конечно, не ездил, но стек у меня был, и воображал я себя едущим на лошади часто. Однажды, идя по Петровской улице, совсем недавно ставшей улицей Ленина, я встретил человека в какой-то полувоенной форме и в черной кожаной куртке, которые тогда были очень распространены, особенно среди военных. В руках у него был искусно сплетенный из тонких ремешков хлыст, очень похожий на стек, и с такой же, как у стеков, кожаной петлей на конце. Он посмотрел на меня, на мой стек, приветливо улыбнулся и сказал: «Товарищ, давай поменяемся!» Я от неожиданности ужасно смутился и ничего не ответил. Вся эта сцена длилась 2-3 секунды, а запомнилась на всю жизнь.

Весной 1920 года к Таганрогу несколько раз подходили "белые" канонерки и обстреливали город. Обстрелы были кратковременными и существенного вреда не причиняли. На Воронцовском бульваре стояла батарея трехдюймовых орудий, которая тоже начинала стрелять. Один раз мне довелось присутствовать при такой дуэли (хотя нас, мальчишек, красноармейцы пытались прогнать, но мы спрятались в кустах и досмотрели весь «спектакль» до конца). Канонерок было две. Их было прекрасно видно. Первыми огонь открыли они. Три или четыре снаряда упали в воду за пределами порта. Затем один - попал на портовую акваторию, а через минуту следующий - уже взорвался на территории порта. В это время в двух-трех десятках метрах от меня выстрелила пушка, за ней другая, и начался беглый обстрел. Снаряды падали вокруг канонерок, но ни одного попадания в них я не видел. Произведя еще несколько выстрелов, белогвардейские корабли начали уходить, сопровождаемые всплесками воды от падающих снарядов. Зрелище было красивым, волнующим и немного жутким. Под нами в порту что-то горело, там суетились люди, и какой-то пароход подавал тревожные сигналы. В это время нас (мы с приятелем сидели в кустах на бровке обрыва) обнаружили красноармейцы и с позором прогнали с бульвара: "Нечего вам здесь делать! А ну, марш отсюда!" Больше мне с белыми "воевать" не пришлось.