Л.Д.Зимонт (1909-1986). Мемуары. Гл.13. Таганрог.

Опубликовано на сайте 27.01.2007.
Перепечатка запрещена.
Подготовлено к печати Е.Л.Лучинской (Зимонт).

От Мариуполя до Таганрога, как говорится, рукой подать, не больше семи часов даже для такой старой тихоходной галоши, как "Пенай". Вот уже впереди четко виден город на высоком зеленом холме, стройная башенка маяка над обрывом, на котором ночью горит трехцветный (красный, желтый и синий) огонь, невысокая колокольня Троицкой церкви возле него, за ней золотые купола старого собора (ничего этого теперь уже нет). Медленно проплывает "Пенай" мимо крошечного островка, носящего странное название "Черепаха". Островок очень низкий и совершенно пустынный. Посредине на нем установлен решетчатый навигационный знак, высотой в несколько метров, с мигающим красным огнем на вершине. Во время штормов волны переплескиваются через весь остров. Еще минут пятнадцать, и мы подходим к пирсу пассажирской пристани Русского общества пароходства и торговли. От пристани мы медленно поднимались по живописному Воронцовскому спуску. Я с кем-то из встречавших шел по тротуару. По дороге четыре человека несли на носилках маму. Это было за полгода до ее смерти.

У бабушки мы застали много народа. Смутное время собрало всех в одно место. Из голодного Петрограда приехала папина сестра тетя Оля(1) с мужем дятей Петей и моими двоюродными братьями - трехлетним Алешей и чуть больше, чем годовалым, Димой. С ними приехала их домработница Таня, которая прожила у них всю жизнь и умерла во время блокады в Ленинграде. Из них всех я раньше знал только дядю Петю, который приезжал к нам в Калугу. Тогда меня поразило то, что у него было двое часов, соединенных толстой цепочкой (одни - в правом, другие - в левом кармане жилета). Одни часы были золотые с крышкой, другие - черные открытые с рельефным изображением одного из клодтовских коней на обратной стороне. Одни часы всегда показывали петроградское время (по нему работали все железные дороги), а другие - местное (того города, в котором он в данное время находился).

Сейчас у нас действует поясное время. В любой точке земного шара минутные стрелки показывают одно и то же время, а часовые - разное, в зависимости от пояса, в котором вы находитесь. Это очень удобно, но существует не так давно, о чем большинство людей, вероятно, забыло. Раньше было очень трудно. Надо было помнить, на сколько часов и минут отличается местное время от петроградского. Путались даже достаточно образованные люди, часто опаздывая из-за этого на поезда или приезжая слишком рано. Ну, а что касается неграмотного или малограмотного большинства населения Российской Империи, то они, вероятно, никогда и не пытались разобраться в этом деле.


Кроме Викторовых (это фамилия дяди Пети и тети Оли) у бабушки жила тетя Нина (ее настоящее имя было Антонина), жена папиного брата, с сыном Игорем.

Семья собралась большая. Несколько позже приехал дядя Лева и брат дяди Пети, Всеволод Ефимович Викторов, а затем любимая ученица тети Оли по курсам бухгалтерии (она всю жизнь преподавала математику и бухгалтерию) Зинаида Александровна, веселая довольно полная девушка, которая вскоре вышла замуж за Всеволода Ефимовича. Но об этом в свое время.

Квартира у бабушки была большая: 6 комнат, кухня, просторная веранда со стороны двора и Дворцового переулка и балкон из гостиной на Петровскую улицу. И все же при такой семье (пик - 14 человек) жили мы не очень просторно, ведь все комнаты, кроме гостиной, были небольшими.

Вероятно, первым событием, которое я хорошо запомнил после приезда в Таганрог (во всяком случе, оно затмило все остальные) было вступление в город немцев. Сперва была слышна отдаленная артиллерийская стрельба. Потом город неожиданно опустел. С улиц исчезли вооруженные люди. и, вообще, народа стало очень мало, как видно, все сидели по домам. А потом появились небольшие группы немецких солдат. Зеленовато-серая форма. Круглые стальные каски, совсем не похожие на те, которые я видел на картинках. Запыленные сапоги. Усталые, совсем не свирепые, как я ожидал, лица. Ехали какие-то добротно сделанные повозки, запряженные плотными рослыми лошадьми с безобразно коротко обрезанными хвостами. Изредка раздавались негромкие, но очень четкие команды на незнакомом и показавшемся мне неприятным языке.

Со следующего дня оккупация вошла в повседневный быт. Немцы оказались разными. В соседнем дворе было расквартировано несколько солдат. У них была великолепная серая овчарка. Собака была ласковой, охотно давала лапу, смотрела на нас добрыми умными глазами. Солдаты тоже держались миролюбиво и, по крайней мере к нам, детям, относились хорошо. Ничего плохого я не видел и от других немцев. Но на улице нередко можно было встретить немецкого офицера, реже солдата, с надменным выражением лица и холодным невидящим взглядом. От такого взгляда делалось неуютно и вспоминались слышанные рассказы о зверствах пруссаков. Чуть ли не ежедневно комендант города издавал разные приказы. Я не знаю, печатались ли они где-нибудь, но как они доводились до сведения населения помню хорошо. По улице четким шагом под тревожную барабанную дробь движется отделение солдат (человек десять) с офицером впереди. Громкая лающая команда. Солдаты замирают по стойке смирно. Барабан замолкает, и офицер на ломаном русском языке начинает громко читать: "Комендант города генераль такой-то прикасаль..." и т.д. Прохожие останавливаются, слушают, иногда подходят ближе. Чтение кончается. Снова лающая команда и под барабанную дробь маленький отряд продолжает путь, печатая шаг в лучших традициях прусской выучки, идущей, вероятно, еще с времен Фридриха Великого. Метров через двести все повторяется.

Однажды к нам пришли два немецких офицера. Держались вежливо. Интересовались доктором "Симонт". Отец очень плохо знал немецкий язык, в результате чего разговор шел на французском. Оказывается, они рассматривали отца как военнопленного (военный врач русской армии) и взяли с него устное обязательство (честное слово офицера), что он никуда не уедет без ведома комендатуры. Слово отец сдержал. Да и куда он мог поехать?

Против нашего дома на другой стороне Петровской улицы был небольшой пустырь, на котором мы часто играли. Немцы на нем устроили стоянку грузовых автомобилей. Тогда это была новость, во всяком случае, в Таганроге, где я до этого не встречал ни одного грузового автомобиля. Всего машин было штук 15. Выкрашены они были в защитный цвет. Вместо теперешних баллонов, колеса их были обтянуты сплошными резиновыми лентами прямоугольного сечения. Их называли грузолентами. На тяжелых грузовиках они встречались на протяжении всех двадцатых годов, кое-где, может быть, и в начале тридцатых. На мостовой такие автомобили ужасно гремели и так тряслись, что на шофера и пассажиров было страшно смотреть.

Хотя я ничего плохого от немцев не видел, все было на самом деле далеко не так мирно и спокойно. Были взяты заложники. Кажется 35 человек, как правило, из наиболее известных и уважаемых людей города. Одного из них я знал. Это был лучший фотограф Таганрога Рубинчик. Его фотография с большой вывеской была кварталах в трех от нашего дома. На окраинах, по слухам, кого-то расстреливали, арестовывали, даже пороли. Но все это были лишь слухи. В какой мере они подтверждались не знаю. В городе было тихо, но тревожно. Ясно одно - какие бы эксцессы ни происходили (а они, конечно, были), они не шли ни в какое сравнение с тем, что творили оккупанты и в Таганроге и в других местах во время Великой Отечественной войны. Штаб группы немецких войск в Таганроге (кажется это была дивизия) помещался недалеко от нас на углу Греческой улицы и переулка, название которого я забыл, в довольно большом, по масштабам города, двухэтажном особняке. У парадного подъезда спокойно с винтовками на ремне, с плоскими примкнутыми нерусскими штыками, стояли два солдата. Переступая с ноги на ногу, они изредка перекидывались негромкими словами. В двери то и дело входили и выходили офицеры. Солдаты подтягивались, изображали какое-то подобие стойки "смирно", но, насколько я помню, винтовки у них оставались на ремне.

Кажется во время немецкой оккупации, во всяком случае в то лето, Таганрог подвергся сильной артиллерийской бомбардировке. Слово "большевики" снова было у всех на устах. Обстрел вела целая флотилия мелких, переоборудованных торговых судов. Жильцы дома переселились в подвал. Набралось человек 25. Было очень интересно жить в одной большой комнате с крошечными окошками под низким потолком, умываться во дворе из ковшика, конечно, если в это время не стреляли.

А город продолжал жить. В перерывах между бомбардировками люди бегали на базар, торопливо хоронили покойников, копались в садах и огородах, ходили на работу. В наш дом ни один снаряд не попал, если не считать многочисленных осколков. Многим соседям повезло меньше. Было повреждено здание окружного суда, метрах в двухстах от нас. Напротив него был красивый одноэтажный особняк купца Ильченко. Снаряд ночью влетел в окно спальни, пробил стену и взорвался за пределами дома. Интересно, что при этом никто не пострадал, хотя в спальне спали дети. Конечно, далеко не везде все обходилось так благополучно. Снарядами был подожжен патронный склад. Несколько часов бушевал пожар под аккомпанемент непрерывной "стрельбы" рвущихся патронов.

В течение нескольких дней слышали мы орудийные выстрелы, зловещий свист снарядов, пролетавших над домом и близкие или отдаленные взрывы. Потом флотилия ушла, и обстрел прекратился. Сумели ли их отогнать, или снаряды кончились, или была какая-то другая причина - не знаю.

Больше мне о немцах писать, пожалуй, нечего. Так же внезапно, как появились, они и исчезли. Опять поехали повозки, запряженные упитанными рослыми бесхвостыми лошадьми, сопутствуемые солдатами в зеленовато-серых мундирах. Проехали короткоствольные пушки-гаубицы и немцы исчезли. Остались только связисты, снимающие протянутые по улицам провода полевых телефонов.

А на базарной площади перед старым собором уже выстроились неизвестно откуда взявшиеся сотни (эскадроны) Атаманского полка (бывшего лейб-гвардии Атаманского). Мы, мальчишки, конечно, уже были там. Вот на площадь на красивом донском жеребце (с хвостом - не то что у немцев) выехал худой подтянутый старик в генеральской Форме - атаман Всевеликого войска генерал Краснов, сопровождаемый свитой офицеров в русской военной форме. Тот самый Краснов, которого после Великой Отечественной войны повесили как военного преступника.

Звонким красивым баритоном, разносившимся по всей площади, подавал протяжные кавалерийские команды какой-то офицер (я потом узнал, что это был командир полка полковник Бек). Атаман здоровался с казаками. Сотни довольно дружно отвечали: "Здравия желаем Ваше превосходительство!", - или, что-то в этом роде. Потом все сняли фуражки и соборное духовенство во главе с архиереем отслужило молебен и благословило замерших по стойке "смирно" у своих лошадей казаков и их атамана. После этого полк проехал с пиками наперевес мимо командования. На этом парад или смотр (не знаю, как это правильно назвать) кончился.

Дома настроение было неопределенное. С одной стороны все радовались уходу немцев, а с другой, мягко выражаясь, не очень одобряли новую власть, которая была явно контрреволюционной и ничего хорошего не сулила. Я радовался. Для меня все укладывалось в очень простую формулу: "Наша взяла!" Мне было девять лет, и мою точку зрения разделяли, вероятно, все ребята с нашей улицы.

----------------------------------------------------
1) Поэтесса Софья Парнок упоминает тетю Олю (О.Зимонт), с которой она училась в одном классе, в одном из своих ранних стихотворений, описывая занятия по танцам, проходившие по субботам в нижнем этаже здания женской гимназии Императрицы Марии в Таганроге. Весь класс в движении, все танцуют: "Тут Зимонт, силы не жалея / Такая красная, как мак, / Летит, бежит она потея / Не остановится никак..." (Из кн. Бургин Диана Л. София Парнок. Жизнь и творчество русской Сафо / Перевод с английского С.И. Сивак. — СПб.)